> Я сюда хожу, потому что линукс одно их моих увлечений.Мы уже поняли, что вы политическая проститутка без собственного мнения, готовая всегда встать на сторону победивших.
-- Ну что, -- спросил он, оглянувшись, -- как
самочувствие?
-- Лучше б не спрашивали, товарищ Бомзе, -- ответил тот и,
тоже оглянувшись, добавил: - Разве это жизнь? Нет никакого
простора индивидуальности. Все одно и то же, пятилетка в четыре
года, пятилетка в три года.
-- Да, да, - зашептал Бомзе, - просто ужас какойто! Я с
вами совершенно согласен. Именно никакого простора для
индивидуальности, никаких стимулов, никаких личных перспектив.
Жена, сами понимаете, домашняя хозяйка, и та говорит, что нет
стимулов, нет личных перспектив.
Вздохнув, Бомзе двинулся навстречу другому служащему.
-- Ну что, - спросил он, заранее печально улыбаясь, -- как
самочувствие?
-- Да вот, - сказал собеседник, - сегодня утром из
командировки. Удалось повидать совхоз. Грандиозно. Зерновая
фабрика! Вы себе не представляете, голубчик, что такое
пятилетка, что такое воля коллектива!
-- Ну, то есть буквально то же самое я говорил только что!
-- с горячностью воскликнул Бомзе. - Именно воля коллектива!
Пятилетка в четыре года, даже в три-вот стимул, который...
Возьмите, наконец, даже мою жену. Домашняя хозяйка -- и та
отдает должное индустриализации. Черт возьми, на глазах
вырастает новая жизнь!
Отойдя в сторону, он радостно помотал головой. Через
минуту он уже держал за рукав кроткого Борисохлебского и
говорил:
-- Вы правы, я тоже так думаю. Зачем строить
Магнитогорски, совхозы, всякие комбайны, когда нет личной
жизни, когда подавляется индивидуальность?
А еще через минуту его глуховатый голос булькал на
площадке лестницы:
-- Ну, то есть то же самое я говорил только что товарищу
Борисохлебскому. Что плакать об индивидуальности, о личной
жизни, когда на наших глазах растут зерновые фабрики,
Магнитогорски, всякие комбайны, бетономешалки, когда
коллектив...
В течение перерыва Бомзе, любивший духовное общение, успел
покалякать с десятком сослуживцев. Сюжет каждой беседы можно
было определить по выражению его лица, на котором горечь по
поводу зажима индивидуальности быстро переходила в светлую
улыбку энтузиаста. Но каковы бы ни были чувства, обуревавшие
Бомзе, лицо его не покидало выражение врожденного благородства.
И все, начиная с выдержанных товарищей из месткома и кончая
политически незрелым Кукушкиндом, считали Бомзе честным и,
главное, принципиальным человеком. Впрочем, он и сам был такого
же мнения о себе.